Требование президента к руководству своей администрации ежеквартально предъявлять ему «какие-то новые идеи» выполнить непросто. Уж больно усложнено «техзадание» на предмет будущих докладов. Велено, чтобы идеи были «земные, приземленные, непричесанные», от «конкретных людей». «Причесывать» их на уровне главы администрации и заместителей запрещается – чтобы у государственного служащего не исчезли «всякое творчество и свобода действий».
Дефицит свежих идей и людей, способных их высказать (не говоря уже о воплощении в жизнь) – самое слабое место любой административно-командной системы. До сих пор еще никому не удавалось выстроить достаточно прочную структуру авторитарной власти, не пожертвовав творчеством и инициативой. Невозможно годами ругать «теоретиков, начитавшихся книжек», насаждать архаичные экономические порядки, выдергивать их современного опыта отдельные детали, не работающие в отрыве от не допускающихся остальных элементов, считать желаемое действительным, а потом требовать каких-то новых идей.
Причины нынешнего дефицита идей объяснил 47 лет назад Андрей Амальрик в знаменитом памфлете «Доживет ли СССР до 1984 года»: «планомерное устранение из жизни общества наиболее независимых и активных его членов наложило отпечаток серости и посредственности на все слои общества - и это не могло не отразиться на заново формирующемся «среднем классе». Правда, в отличие от СССР, в нынешней Беларуси имеется довольно многочисленная прослойка предпринимателей и менеджеров частных компаний, которые вполне способны претендовать на роль «креативного класса» – когда ощущают в этом потребность. Конструктивные идеи высказываются такими людьми регулярно, но принимаются весьма избирательно. Поэтому многие предпочитают держать свои идеи при себе, сознавая, как писал А.Амальрик, «культ собственного бессилия по сравнению с силой режима». В стране также немало разнообразных исследовательских центров и ассоциаций, регулярно из года в год выдающих целые кипы отчетов, исследований и предложений. Но все эти труды остаются лишь пищей для увлекательных, но бесплодных дискуссий и публикаций в СМИ.
Новые идеи – это всегда перемены. Но чиновникам трудно с ними совместиться. В отрыве от своей должности это зачастую вполне прогрессивно мыслящие люди. Но «при исполнении» они ведут себя совершенно по-другому. "Дело чиновника – не выдвигать и продвигать новшества, а выполнять приказы. У него всегда может быть чувство выполненного долга, хотя бы он и делал вещи, которые, будь его воля, делать бы не стал. – писал А. Амальрик. – Для чиновника понятие работы вытеснено понятием "службы". На своем посту - он автомат, вне поста - он пассивен». В придачу «регенерация бюрократической элиты шла уже бюрократическим путем отбора наиболее послушных и исполнительных. Этот бюрократический "противоестественный отбор" наиболее послушных старой бюрократии, вытеснение из правящей касты наиболее смелых и самостоятельных порождал с каждым разом все более слабое и нерешительное новое поколение бюрократической элиты. Привыкнув беспрекословно подчиняться и не рассуждать, чтобы прийти к власти, бюрократы, наконец, получив власть, превосходно умеют ее удерживать в своих руках, но совершенно не умеют ею пользоваться. Они не только сами не умеют придумать ничего нового, но и вообще всякую новую мысль они рассматривают как покушение на свои права».
Продвижению по служебной лестнице гораздо лучше способствует «скольжение по наклонной», чем какие-либо инициативы. Поди, угадай, отнесется ли к ним начальство благосклонно или, наоборот, разгневается. Приведешь какого-нибудь конкретного пацан…, тьфу, человечка с новыми идеями, а тебя заподозрят в коррупции и порочащих связях. Лучше сидеть и не рыпаться, ограничиваясь витеватыми и обтекаемо безопасными прожектами и докладами. Кстати, научно доказано, что страх парализует те центры головного мозга, которые отвечают за творчество.
В последние 3 года президент периодически ругает свою вертикаль за пассивность и безынициативность, одновременно призывая не ломать то, что имеется. По видимому, мы уже близки к состоянию, которое Амальрик назвал «мертвой точкой», когда «понятие власти не связывается ни с доктриной, ни с личностью вождя, ни с традицией, а только с властью как таковой: ни за какой государственной институцией или должностью не стоит ничего иного, как только сознание того, что эта должность - необходимая часть сложившейся системы. Естественно, что единственной целью подобного режима… должно быть самосохранение, которое понимается уже как самосохранение бюрократической элиты, ибо для того, чтобы удержаться режиму - он должен меняться, а для того, чтобы удержаться самим - все должно оставаться неизменным. Это видно, в частности, на примере так затяжно проводимой "экономической реформы", в общем-то так нужной режиму».
Объясняя тщетность косыгинских реформ, с помощью которых в СССР пытались сделать эффективной социалистическую экономику, Амальрик заодно показал невезучим потомкам почему не проходят реформы, о которых твердят сегодня МВФ и белорусские независимые экономисты. «Режим… только хочет, чтобы все было по-старому: признавались авторитеты, помалкивала интеллигенция, не расшатывалась система опасными и непривычными реформами…». Одновременно остается по-детски наивная вера в волшебную универсальную идею, которая дарует вечное процветание привычного госсектора, неограниченный приток денег и нефти, безоговорочную покорность подведомственного населения и бесконечный срок личного правления. Такого чуда хочется ждать от квартала к кварталу.
Тем временем, злокозненные умники продолжают талдычить о рыночных реформах, либерализации, приватизации, реструктуризации. В подобных идеях, увенчанных неформатными прическами, нет недостатка. Но власть, умом сознавая их необходимость, остальными органами остро ощущает исходящую от них опасность. Простейший вывод из этого диалектического противоречия некогда мне откровенно сообщил один высокопоставленный чиновник: «Пишите, пишите – у меня корзина для бумаг во-о-он какая большая»...